Печать и буржуазные революции на Западе (страна по выбору).
Англия
Кризисность социального развития, свойственная миру в XVII в., особенно остро проявилась в Англии, где пауперизм (нищета трудящихся в условиях капитализма; следствие эксплуатации и безработицы; основную массу бродяг и нищих в Англии XVI в. составляли согнанные с земли крестьяне) достиг небывалых размеров. Противоречие между остатками средневековья и интенсивным протеканием процессов первоначального накопления капитала затронуло практически все стороны жизни английского общества. Религиозный энтузиазм стал выражением социального возмущения и требования перемен. лийская революция оказалась периодом долгим, затяжным, кровопролитным. Она пережила несколько этапов: конституционный (1641–1642), первую гражданскую войну (1642–1646), борьбу за углубление демократического содержания революции (1646–1649), индепендентскую Республику (1649–1660). И, несмотря на последовавшую реставрацию Стюартов, именно она «подготовила "легкую", "славную" революцию, превратившую Англию в парламентскую конституционную монархию и открывшую ей путь к промышленной революции XVIII в.» Великая английская революция оказала огромное воздействие на развитие журналистики. Кроме того, не будет преувеличением сказать, что именно в этот период впервые была продемонстрирована тесная связь мощного социального движения с потребностями, целями и задачами журналистики. В годы английской революции формируется и получает конкретно-историческое наполнение лозунг свободы печати во всей его внутренней противоречивости и внешней притягательности.
В годы революции отчетливо проявилось стремление противоборствующих идейно-политических сил использовать слово, текст для достижения своих целей, одновременно заставив замолчать своих реальных и потенциальных противников и оппонентов. Но в том же году были запрещены публикации о деятельности палаты общин. В 1643 г. парламент ввел предварительную цензуру, а в 1647 г. он снова обратился к ее подтверждению. В 1649 г. принимается «Акт о неразрешенных и возмутительных книгах и памфлетах и о лучшем упорядочении книгопечатания». Становление либертаристской концепции прессы во многом связано с именем Джона Мильтона (1608–1674). Поэт, прозаик, ученый, политический деятель, он был блестящим полемистом и публицистом. Идея свободы красной нитью пронизывает публицистические произведения Мильтона. Он выступал в поддержку свободы мысли, свободы совести, равенства людей перед законом. В ходе революции представители борющихся сторон использовали в политической борьбе не только памфлетную литературу, но и брошюры, листовки, а также издания, которые все больше напоминали газету. И хотя массовой аудитории еще не существовало, и на долю простого народа оставались преимущественно проповеди, популярность «протогазет» неуклонно росла, несмотря на сложность условий, в которых им предстояло функционировать. Полагают, что само английское слово newspaper вошло в обиход в 1642 г. Упразднение «Звездной палаты» вызвало оживление в сфере газетного дела, так как был отменен запрет на публикацию внутренних новостей. В 1641 г. начинают возникать издания, осмелившиеся говорить с читателями об английских событиях. Появляется интерес к заседаниям парламента, отчеты о которых также стали публиковаться, некоторые «книги новостей» выходили с рисунками, изображавшими сессии парламента. В это время некоторые издания включали в свое название слово diurnall (ежедневный), хотя, конечно, ежедневными они не были. Популярными становятся публикации, содержащие «пассажи», рассказывающие о жизни в различных уголках Англии. Казалось, что после реставрации политические дискуссии в Англии затихли. Согласно указу 1661 г. «О регулировании книгопечатания» изымались и сжигались «мятежные памфлеты». За публикацию памфлета был казнен один из типографов. Особому надзору подлежали издания, печатавшиеся в типографиях и рассчитанные на более широкую читательскую аудиторию. Власти следили за тем, чтобы публикации не носили политического характера.
Франция
1789 год можно считать действительной колыбелью французской периодической политической печати. Правда, и в дореволюционную эпоху существовала во Франции, главным образом в столице, периодическая печать. Так известно, что первый периодический орган, «La Gazette», стал выходить в свет еще 1 мая 1631 г.; редактором его был известный Теофраст Ренодо. За этим первым органом, в котором сотрудничали сам Людовик XIII и всемогущий Ришелье (найденные недавно рукописи Людовика XIII показывают даже, что Теофраст Ренодо часто бесцеремонно сокращал и исправлял статьи и корреспонденции своего высокопоставленного сотрудника), – за этим первым органом последовало много других, которые были настолько прибыльными предприятиями, что правительство облагало их налогом, иногда превышавшим даже 100000 ливров, в пользу угодных ему «gens de lettres». Но газеты в дореволюционную эпоху имели обыкновенно очень ограниченный круг абонентов (иногда они принадлежали какому-нибудь феодалу и только для него и для его семьи и составлялись), которых они и осведомляли о всяких новостях и сплетнях из светской и придворной жизни и которым рассказывали более или менее пикантные анекдоты из театрального и литературного мира. И только начиная с 1789 г. газета превращается в трибуну, с которой публицисты всех партий говорили все более и более расширяющемуся кругу читателей о текущих общественных и политических вопросах.
Революционный период вообще и – особенно – революционный период первой половины 90-х годов XVIII столетия во Франции был крайне неблагоприятен для организации всякого права вообще – и права «свободно говорить, писать и печатать свои мнения» в особенности. Революции предстояло перестроить все общественно-политическое здание Франции, перестроить без всякого, предварительно выработанного, плана. Это был, в сущности, ряд революций, ряд острых столкновений общественных сил, столкновений, осложнявшихся массой внутренних и внешних затруднений. Где тут было заботиться о правильной организации свободы печати. Шла борьба, борьба жестокая и непрекращающаяся ни на минуту, между новым и старым миром, – в пору ли было заботиться о том, что, конечно, имеет огромное значение в мирном общежитии, но что в то бурное время казалось мелочью, пустяком?
В первые два года революции свобода печати была безграничная. Дело доходило до того, что крайние элементы обоих лагерей, сторонники старого режима, с одной стороны, и ультрареволюционеры – с другой, открыто призывали в своих органах к насилию, убийствам, насильственному распущению представительного учреждения и т.п. Не раз раздавались голоса и в Конституанте, и в законодательном собрании о необходимости положить конец этим эксцессам – депутаты соглашались с этим, принимали те или другие постановления, на основании которых даже привлекались к суду те или другие журналисты, но новая волна борьбы, более жгучие и жизненные вопросы скоро заставляли забыть об этих мелочах – и эксцессы в печати продолжались по-прежнему в течение некоторого времени, пока какой-нибудь депутат (чаще всего из монархической партии) снова поднимал этот вопрос. Парламент снова принимал какое-нибудь ограничительное постановление, снова предавал какого-нибудь журналиста суду, но чаще всего вотировал простой переход к очередным делам; случалось также, что в ответ на предложение об ограничении свободы печати кто-нибудь прочитывал приведенную выше 11-ю статью «Декларации прав», и предложение это проваливалось путем голосования «question prealable»[6] (т.е. парламент отказывался даже приступать к обсуждению предложений по существу). Острая борьба общественных сил требовала полной свободы печати, в которой одинаково нуждались все партии; поэтому все они отказывались жертвовать ею из-за того только, что известные органы, в пылу борьбы, позволяли себе те или другие эксцессы.
Но внутренние и внешние затруднения все более усложнялись, борьба обострялась, новому обществу приходилось отстаивать самое право свое на существование – создается диктатура «комитета общественного спасения», возникает кровавая эпоха террора. Одно за другим гибнут «права человека и гражданина», гибнет, между прочим, и свобода печати. Не то чтобы свобода печати была формально уничтожена – она продолжала красоваться в конституции 1793 г.; по-прежнему каждый гражданин имел «неотъемлемое» право писать и печатать все, что ему угодно было, но каждое слово, не нравившееся диктаторам, оплачивалось гильотиной. И такова уж была эпоха, что люди, прекрасно знавшие, что за данное слово им придется заплатить самой жизнью, все-таки говорили или писали его и потом умирали за него на эшафоте, с гимнами свободе на устах.