Основная проблематика и структура образов в романе Г. Владимова «Генерал и его армия». Споры вокруг романа в современном литературоведении и литературной критике.
Роман Генерал и его армия, его последнее крупное произведение, был задуман и начат на родине, а завершался в недобровольной эмиграции. Впервые опубликованный в журнале Знамя, роман удостоен Букеровской премии 1995 года. Сказать о правде генеральской - так сформулировал свою задачу автор спустя полвека после великой Победы.
Сказать то, о чем так мало говорилось в нашей военной прозе, посвященной правде солдатской и офицерской. Что стояло за каждой прославленной операцией, какие интересы и страсти руководили нашими военачальниками, какие интриги и закулисные игры препятствовали воплощению лучших замыслов и какой обильной кровью они оплачивались, в конечном итоге приведя к тому, что мы, по выражению главного героя, командарма Кобрисова, за Россию заплатили Россией.Автор приоткрыл завесу глухой секретности над некоторыми «неудобными» для официальной литературы эпизодами войны. Сразу же после появления, роман Г.Владимова стал громким событием и был причислен к лучшим произведениям о войне.Очень значительная книга.Мужественный тон. Вся манера повествования — последовательно традиционная, никаких специально издуманных новизн. Ставит сложные проблемы, но все — на сюжетных случаях, образах, а не в общем голом виде. Для такой обширной по содержанию картины — очень компактный роман. Организация текста,иногда взывает к большей чёткости: несколько крупных глав, а внутри них совсем разнородные эпизоды бывают и ничем не разделены; неравномерно, лишь кое-где, вставлены звёздочки. Не хватает естественных дроблений текста, облегчающих и динамизирующих чтение.Фронтовая тема. За необъятную тему советско-германской войны Владимов взялся не только как художник, но и как самый ответственный историк, перебрал, перекопал много материалов. Власовская тема (ещё ранних “изменников”). По её неосвещённости в советской литературе она в книге выдвигается наряду с основной фронтовой, и даже с особой болезненностью. И как не воздать должное Владимову за его смелость — не уклониться от темы. Он не побоялся выстоять встречный гнев и самую низкую брань. Короткими наплывами эта тема о странных, всегда неназываемых русских, которые стали воевать против “своих” (против советских), возвращается и возвращается. Сперва — первые пленные “земляки” и как смершевец Светлооков цинично ободряет их, а потом устраивает расстрел их “земляками” же. Потом сцена допроса уцелевшего десантника напрягшимся генералом Кобрисовым — из самых волнующих сцен в романе, тема заклятого “предательства”
Тема НКВД и СМЕРШ’а. Она разработана во многих эпизодах и на нескольких персонажах.
В романе Г. Владимова из всех персонажей с наибольшей любовью и уважением, точнее, пиететом изображен немецкий генерал Гейнц Гудериан. Вот он, истинный отец-командир.Мотив бережного отношения к жизни солдат Владимов усиливает еще одним эпатирующим ходом. Генералы, которые изображены в романе с явной симпатией, выделяются, в частности, тем, что каждый — кроме Кобрисова, это Власов и Ватутин — в свое время умело организовал о т с т у п л е н и е своих войск, не допустив лишних жертв, не растеряв в панике людей. До сих пор в русской литературе генералов восславляли только за наступления.Достоинства и противоречия романа “Генерал и его армия” в высшей степени показательны для поисков, которые ведутся в конце ХХ века в русле реалистической традиции. Тут и стремление, в пику модернистскому “размыванию” реалий, изображать художественную действительность максимально приближенной к документальной основе, и в то же время — тенденция к мифологизации образа исторического события, к переводу его в “план вечности”. Тут и следование принципам исторического детерминизма в изображении событий и судеб, и в то же время — апелляция к мистическим мотивировкам при объяснении тайны человеческого характера. Тут и тщательная рельефность жизнеподобной пластики, создающая эффект живого созерцания события, и тут же тяготение к символизации пластического образа, а также включение в исторический контекст символов из арсенала сакральных архетипов… Далеко не всегда эти контаминации вполне органичны, а всякая стилевая “нестыковка” рождает сомнение в тех или иных концептуальных построениях автора. Но совершенно ясно, что реализм “по рецептам старика Гомера” уже не получается — чтоб быть реализмом в пору тотального духовного кризиса, который пережило наше общество в 80—90-е годы, когда естественно обострился интерес к “тайному тайных” человеческого характера — к тому, что находится за порогом сознания, что не поддается рациональному постижению, к поиску причин и следствий в судьбах отдельной личности и целого общества, реализмом, способным с максимальной глубиной постигать усложнившиеся отношения между характерами и обстоятельствами, приходится существенно обновлять творческий арсенал, стараясь по возможности использовать для решения собственных задач то, что наработано соперниками и соседями по художественному движению.
Конечно, концепция “модернизма без берегов”, которая господствует в мировом литературоведении, вряд ли может устроить тех, кто более или менее знаком с историей литературы ХХ века. Но и концепция “реализма без берегов”, которую вновь стали муссировать на страницах авторитетных журналов, ничуть не лучше. “Берега” все же есть. И они определяют характер течения. Но — художественное сознание умеет при необходимости между берегами пробрасывать понтонные мосты и налаживать переправы. И это происходит не по решению каких-то инстанций и даже не всегда по воле художника. А просто потому, что существует единая культурная “пневматосфера”, над которой не властны ни идеологические табу, ни декларации литературных школ, ни эмоциональные предубеждения.
Нет сомнений — русский реализм в конце ХХ века действительно претерпевает очередной кризис. Он не выступает доминирующей художественной стратегией современного литературного процесса, но от претензий на лидерство не отказывается. Этот “старый” творческий метод вновь проходит испытание на живучесть, на способность обновляться, ассимилировать чужие завоевания, не теряя при этом своего лица и своих традиционных эвристических возможностей. Что из этого получится, покажет будущее…
Сказать то, о чем так мало говорилось в нашей военной прозе, посвященной правде солдатской и офицерской. Что стояло за каждой прославленной операцией, какие интересы и страсти руководили нашими военачальниками, какие интриги и закулисные игры препятствовали воплощению лучших замыслов и какой обильной кровью они оплачивались, в конечном итоге приведя к тому, что мы, по выражению главного героя, командарма Кобрисова, за Россию заплатили Россией.Автор приоткрыл завесу глухой секретности над некоторыми «неудобными» для официальной литературы эпизодами войны. Сразу же после появления, роман Г.Владимова стал громким событием и был причислен к лучшим произведениям о войне.Очень значительная книга.Мужественный тон. Вся манера повествования — последовательно традиционная, никаких специально издуманных новизн. Ставит сложные проблемы, но все — на сюжетных случаях, образах, а не в общем голом виде. Для такой обширной по содержанию картины — очень компактный роман. Организация текста,иногда взывает к большей чёткости: несколько крупных глав, а внутри них совсем разнородные эпизоды бывают и ничем не разделены; неравномерно, лишь кое-где, вставлены звёздочки. Не хватает естественных дроблений текста, облегчающих и динамизирующих чтение.Фронтовая тема. За необъятную тему советско-германской войны Владимов взялся не только как художник, но и как самый ответственный историк, перебрал, перекопал много материалов. Власовская тема (ещё ранних “изменников”). По её неосвещённости в советской литературе она в книге выдвигается наряду с основной фронтовой, и даже с особой болезненностью. И как не воздать должное Владимову за его смелость — не уклониться от темы. Он не побоялся выстоять встречный гнев и самую низкую брань. Короткими наплывами эта тема о странных, всегда неназываемых русских, которые стали воевать против “своих” (против советских), возвращается и возвращается. Сперва — первые пленные “земляки” и как смершевец Светлооков цинично ободряет их, а потом устраивает расстрел их “земляками” же. Потом сцена допроса уцелевшего десантника напрягшимся генералом Кобрисовым — из самых волнующих сцен в романе, тема заклятого “предательства”
Тема НКВД и СМЕРШ’а. Она разработана во многих эпизодах и на нескольких персонажах.
В романе Г. Владимова из всех персонажей с наибольшей любовью и уважением, точнее, пиететом изображен немецкий генерал Гейнц Гудериан. Вот он, истинный отец-командир.Мотив бережного отношения к жизни солдат Владимов усиливает еще одним эпатирующим ходом. Генералы, которые изображены в романе с явной симпатией, выделяются, в частности, тем, что каждый — кроме Кобрисова, это Власов и Ватутин — в свое время умело организовал о т с т у п л е н и е своих войск, не допустив лишних жертв, не растеряв в панике людей. До сих пор в русской литературе генералов восславляли только за наступления.Достоинства и противоречия романа “Генерал и его армия” в высшей степени показательны для поисков, которые ведутся в конце ХХ века в русле реалистической традиции. Тут и стремление, в пику модернистскому “размыванию” реалий, изображать художественную действительность максимально приближенной к документальной основе, и в то же время — тенденция к мифологизации образа исторического события, к переводу его в “план вечности”. Тут и следование принципам исторического детерминизма в изображении событий и судеб, и в то же время — апелляция к мистическим мотивировкам при объяснении тайны человеческого характера. Тут и тщательная рельефность жизнеподобной пластики, создающая эффект живого созерцания события, и тут же тяготение к символизации пластического образа, а также включение в исторический контекст символов из арсенала сакральных архетипов… Далеко не всегда эти контаминации вполне органичны, а всякая стилевая “нестыковка” рождает сомнение в тех или иных концептуальных построениях автора. Но совершенно ясно, что реализм “по рецептам старика Гомера” уже не получается — чтоб быть реализмом в пору тотального духовного кризиса, который пережило наше общество в 80—90-е годы, когда естественно обострился интерес к “тайному тайных” человеческого характера — к тому, что находится за порогом сознания, что не поддается рациональному постижению, к поиску причин и следствий в судьбах отдельной личности и целого общества, реализмом, способным с максимальной глубиной постигать усложнившиеся отношения между характерами и обстоятельствами, приходится существенно обновлять творческий арсенал, стараясь по возможности использовать для решения собственных задач то, что наработано соперниками и соседями по художественному движению.
Конечно, концепция “модернизма без берегов”, которая господствует в мировом литературоведении, вряд ли может устроить тех, кто более или менее знаком с историей литературы ХХ века. Но и концепция “реализма без берегов”, которую вновь стали муссировать на страницах авторитетных журналов, ничуть не лучше. “Берега” все же есть. И они определяют характер течения. Но — художественное сознание умеет при необходимости между берегами пробрасывать понтонные мосты и налаживать переправы. И это происходит не по решению каких-то инстанций и даже не всегда по воле художника. А просто потому, что существует единая культурная “пневматосфера”, над которой не властны ни идеологические табу, ни декларации литературных школ, ни эмоциональные предубеждения.
Нет сомнений — русский реализм в конце ХХ века действительно претерпевает очередной кризис. Он не выступает доминирующей художественной стратегией современного литературного процесса, но от претензий на лидерство не отказывается. Этот “старый” творческий метод вновь проходит испытание на живучесть, на способность обновляться, ассимилировать чужие завоевания, не теряя при этом своего лица и своих традиционных эвристических возможностей. Что из этого получится, покажет будущее…