шпаргалка

21Неоакмеизм в лирике 1960-1970-х гг. Поэтический мир Арс. Тарковского (анализ 2-3 стихотворений на выбор).

[ Назад ]
Традиция акмеизма, заложенная Анненским, Гумилевым, Мандельштамом и Ахматовой, оставила чрезвычайно глубокий след в литературе 1960—1980-х годов. На этой почве выросла поэзия Иосифа Бродского,но не только его. В наиболее близких отношениях с «классическим» акмеизмом находится поэзия Арсения Тарковского, М. Петровых, Г. Оболдуева. Кроме того, отдельные аспекты эстетики акмеизма получили разработку в творчестве таких поэтов разных поколений, как Д. Самойлов, С.Липкин, Ю.Левитанский (фронтовое поколение), Б.Ахмадулина, А. Кушнер, О. Чухонцев, И.Лис-нянская, Ю.Мориц, А.Найман, Д.Бобышев, Е.Рейн, Л.Лосев («шестидесятники»), В. Кривулин, С.Стратановский, О.Седакова, Л.Миллер, Г.Русаков, Г.Умывакина («задержанное поколение» 1970—1980-х годов). Не будучи связанными какими-либо групповыми отношениями, эти поэты тем не менее исповедуют сходные эстетические принципы — для них всегда характерна ориентация стиха на постоянный (более или менее явный) цитатный диалог с классическими текстами; стремление обновлять традиции, не разрывая с ними; «необыкновенно развитое чувство историзма... переживание истории в себе и себя в истории...»; осмысление памяти, воспоминания как «глубоко нравственного начала, противостоящего беспамятству, забвению и хаосу, как основа творчества, веры и верности» (50); внимание к драматическим отношениям между мировой культурой, русской историей и личной памятью автора.
Принципиальная новизна «семантической поэтики», вслед за Ю.И.Левиным, Д.М.Сегалом, Р.Д.Тименчиком, В.Н.Топоровым и Т. В. Цивьян, может быть охарактеризована через принцип всеобщей личностной связи, благодаря которому «гетерогенные элементы текста, разные тексты, разные жанры... творчество и жизнь, все они и судьба — все скреплялось единым стержнем смысла, призванного восстановить соотносимость человека и истории» (51). Таким «единым стерженем смысла», одновременно соотнесенным с историей и с личной судьбой, становится в «семантической поэтике» художественный образ культуры — всегда индивидуальная и динамичная эстетическая структура, пластически оформляющая найденную автором «формулу связи» между прошлым и настоящим, между личным опытом поэта и, как правило, безличным гнетом исторических обстоятельств, между прозой жизни и ходом времени. Именно образ культуры становится в «семантической поэтике» средоточием мифологической модели мира, в которой, как в поэзии Мандельштама и Ахматовой, «"разыгрывается" драма времени и пространства, природы и культуры, бытия и истории, судеб человека в природном и историческом мире — его жизни и смерти, творчества и творения и т.п».
Неоакмеизм выводил за пределы советской и вообще социальной истории, предлагая взамениной масштаб — масштаб истории культуры, в котором любые, даже самые трагические обстоятельства времени выглядели как нормальный фон, всегда сопутствовавший свершениям духа.
Поэты старшего поколения, в первую очередь Арсений Тарковский, Давид Самойлов и Семен Липкин1, по-разному выразили трагедийность «семантической поэтики» как не только лишь эстетической, но и нравственной традиции. Для многих поэтов неоакмеизма, но с особенной силой для поэтов старшего поколения, характерно утверждение нераздельности природы и культуры. Точнее, природа в их стихах пронизана культурными ассоциациями, а культура не только не противоположна природному миру, но и воплощает его глубинные тайны. Так, Тарковский воспевает «могучую архитектуру ночи» («Телец, Орион, Большой Пес»), уподобляя панораму звездного неба куполу «старой церкви, забытой богом и людьми». У Давида Самойлова «евангельский сюжет изображает клен —/ Сиянье, золотое облаченье/ И поворот лица, и головы наклон»; а описание облаков рождает ассоциацию с русским XVIII веком и «роскошной одой Державина» («Весенний гром»).
Во-первых, слово, по убеждению поэтов неоакмеизма, наделено нравственным чувством.
Во-вторых, слово не отражает, а создает реальность, называние есть создание смысла мира. В-третьих, у всех этих поэтов прослеживается мотив мистической зависимости между словом, языком и личной или исторической судьбой. По сути дела, каждый из этих поэтов приходит к выводу, что вся его жизнь написана им самим
Наиболее мощно мифология мистической зависимости судьбы от слова развернута в стихах Арсения Тарковского (1907—1989). Через всю поэзию Тарковского проходят три макрообраза, каждый из которых одновременно конкретен и магичен, так как каждый опирается на древнюю мифологическую традицию: это образы Древа (мировое древо, бытие), Тела (личное бытие, бренность) и Словаря (культура, язык, логос). В стихотворении «Словарь» (1963) все три макрообраза предстают в нерасторжимом единстве:
Я ветвь меньшая от ствола России,
Я плоть ее, и до листвы моей
Доходят жилы, влажные, стальные,
Льняные, кровяные, костяные,
Прямые продолжения корней.
Есть высоты властительная тяга,
И потому бессмертен я, пока
Течет по жилам — боль моя и благо —
Ключей подземных ледяная влага,
Все эР и эЛь родного языка.
Я призван к жизни кровью всех рождений
И всех смертей, я жил во времена,
Когда народа безымянный гений
Немую плоть предметов и явлений
Одушевлял, даруя имена.
Древо России здесь «прорастает» сквозь тело поэта, образуя «властительную тягу» языка. Это не декларативная, но почти физиологическая связь («жилы влажные, стальные, льняные, кровяные, костяные...»), и она наделяет поэта бессмертием, ограниченным, правда, «сроком годности» его бренного тела («бессмертен я пока...»). Она включает его в бесконечную цепь поколений, награждает почти божественной властью «одушевлять, даруя имена». Показательно, что в поэтическом мире Тарковского ледяной холод всегда сопряжен со смертью («Проходит холод запредельный, будто/ Какая-то иголка ледяная...» «Как входила в плоть живую/ Смертоносная игла...»). Поэтому «боль моя и благо — ключей подземных ледяная влага/ Все эР и эЛь родного языка» не только возвышают, но и убивают. Язык, по Тарковскому, подчиняет человека, неизменно трагической воле: «Не я словарь по слову составлял,/ А он меня творил из красной глины;/ Не я пять чувств, как пятерню Фома,/ Вложил в зияющую рану мира,/ А рана мира облегла меня...» («Явь и речь»).
У Тарковского причастность к миру культуры означает власть над временем и бессмертие, несмотря на смертность. Его лирический герой ощущает себя подмастерьем Феофана Грека, слышит в себе голоса Сковороды, Анжело Секки, Пушкина, Ван Гога, Комитаса, Мандельштама — он постоянно соотносит себя с ними, мучаясь виной перед ними и благодарно принимая на себя ношу их судеб, страданий, исканий: «Пускай простит меня Винсент Ван Гог за то, что я помочь ему не мог... Унизил бы я собственную речь, когда б чужую ношу сбросил с плеч». Универсальный, надвременной масштаб этого образа культуры напрямую спроецирован на образ поэта у Тарковского. Как справедливого пишет С.Чупринин: в стихах Тарковского «поэт чувствует себя полномочным представителем человечества, а то и впрямую отождествляет свой
удел с уделом человечества...»1.

КАТЕГОРИИ:

Network | английский | архитектура эвм | астрономия | аудит | биология | вычислительная математика | география | Гражданское право | демография | дискретная математика | законодательство | история | квантовая физика | компиляторы | КСЕ - Концепция современного естествознания | культурология | линейная алгебра | литература | математическая статистика | математический анализ | Международный стандарт финансовой отчетности МСФО | менеджмент | метрология | механика | немецкий | неорганическая химия | ОБЖ | общая физика | операционные системы | оптимизация в сапр | органическая химия | педагогика | политология | правоведение | прочие дисциплины | психология (методы) | радиоэлектроника | религия | русский | сертификация | сопромат | социология | теория вероятностей | управление в технических системах | физкультура | философия | фотография | французский | школьная математика | экология | экономика | экономика (словарь) | язык Assembler | язык Basic, VB | язык Pascal | язык Си, Си++ |